Рано утром в пятницу, когда весь мир напряженно следил за кровавой оргией в Бомбее, на Лонг-Айленде в штате Нью-Йорк произошла трагедия местного масштаба. Погиб человек. Его не задавила машина, он не попал под поезд и не стал жертвой террористов. Его затоптала насмерть толпа Толпа эта не спасалась от пожара, землетрясения или расстрела. Она рвалась в магазин за дешевым товаром.
Пятница, наступающая сразу после Дня Благодарения, в Америке называется черной. В прежние времена торговцы подводили годовой баланс своей коммерции черными чернилами, если год был удачным, и красными – если прибыль оказалась низкой. Черная пятница – первый день рождественских распродаж. Многие магазины делают в этот день половину годовой выручки. Скидки в Черную пятницу бывают баснословные – до 80 процентов, а магазины открываются гораздо раньше обычного. У нас в Вашингтоне метро открылось в 4 часа утра, чтобы доставить покупателей к открытию. Но многие энтузиасты распродаж занимали очередь с вечера, коротая ночь на раскладушках, завернувшись в одеяла.
Когда работник универмага Wal-Mart в 5 утра отворил стеклянные двери, покупатели ринулись в торговый зал так рьяно, что покорежили металлическую раму дверей. Привратника сбили с ног. Когда это бизонье стадо схлынуло, на полу осталось пятеро пострадавших. Четверых, в том числе женщину на сносях, госпитализировали с легкими телесными повреждениями. Привратник оказался бездыханным. Попытки привести его в чувство результата не дали. В 6:00 реаниматоры констатировали смерть.
Потрясающая деталь: когда уже стало известно о смерти работника магазина, и полиция попросила очистить помещение, чтобы провести необходимые следственные действия, публика возмутилась: она отстояла очередь, с какой стати ее выгоняют?
Тот самый случай, когда публику можно и должно назвать отвратительным словом “быдло”.
Погибшему было 34 года. Сын иммигрантов-гаитян, он был, по отзывам друзей, добродушным, мягким, отзывчивым человеком. Перебивался из кулька в рогожку, но трудился честно.
В некоторых магазинах распродажи превратились в массовую драку – товара не всех не хватило. А в калифорнийском городишке Палм-Дезерт в магазине игрушек поспорили две семейные пары; один глава семейства вынул пистолет и открыл огонь по конкурентам. Результат – два трупа. Администрация магазина сделала заявление для прессы: мол, ссора возникла на почве, не имеющей ничего общего с распродажей.
Что это – временное умопомрачение, стадный инстинкт, гримаса общества потребления, которым пугал нас советский агитпроп?
Вспоминаются бесконечные очереди времен “развитого социализма”. За мылом и шампунем. За башмаками и шапками. За колбасой и водкой. Мы не были обществом потребления, потому что потреблять нам было нечего. Мы были обществом вынужденного аскетизма – только бы срам прикрыть, не завшиветь и хоть как-то прокормиться. Записные пропагандисты, получавшие свой паек в закрытых распределителях, обличали “вещизм” и “потребительское отношение к жизни”, рассуждали про “испытание сытостью” и призывали “жить духовной жизнью”, под духовностью понимая чтение книг и посещение филармонии. Я смотрел на лощеного корреспондента Гостелерадио, который вещал об ужасах капитализма, стоя в декабре месяце в надраенных до блеска туфлях на зеленой лужайке напротив Белого Дома, и говорил друзьям, что если я когда-нибудь эмигрирую, то это будет не политическая или экономическая, а климатическая эмиграция.
Выездным я стал, кажется, в 1989 году. Из первых же поездок на Запад привез телефон с автоответчиком, компьютер, микроволновку (ничего этого в России тогда не было), ну и прибарахлился. Потребительский раж прошел очень быстро. Парадный пиджак, купленный тогда в Страсбурге в магазине Marks & Spencer (которого там, говорят, уже нет), я ношу до сих пор и называю “Страсбурга пиджак нетленный”. Когда моей дочери было лет пять, она любила заходить со мной в шикарные, сверкающие зеркалами и хрустальными люстрами универмаги с живыми таперами за белыми “стейнвеями”, особенно в отделы дамских шляп и сумочек. Напримерявшись вдоволь шляпок, сумок и зонтов, оставив после себя груды товара на полу (никому из продавцов, разумеется, и в голову не приходило сделать замечание ребенку), она удалялась с сознанием исполненного долга.
Шопинг она терпеть не может так же, как и я. У нас с ней просто нет этого гена консьюмеризма. Я думаю, что на самом деле его не существует вовсе. Неутолимая страсть потребления – благоприобретенный порок, от которого человечеству необходимо избавляться, покуда не поздно.
В 20-е годы прошлого века, когда страшная европейская бойня еще не называлась Первой мировой, а была просто Великой войной, потому что все были уверены, что ее ужасы просто не могут повториться, США стали недосягаемым экономическим лидером. Лидерство это обеспечивалось главным образом тяжелой промышленностью. Образ жизни среднего американца был мало похож на нынешний. Очень немногие семейства держали свои деньги в банках, а банки не интересовались мелкими вкладчиками и не давали им взаймы. Рядовой труженик мог получить кредит лишь у знакомого пекаря или мясника – проще говоря, по-соседски брал товар в долг. Ипотека существовала в виде ссуды под залог недвижимости, но никак не в виде способа покупки дома. Дома не покупали – в них жили поколениями. Тот, у кого не было собственной крыши над головой, был вечным квартиросъемщиком. Фабрик по массовому пошиву готового платья не существовало. Предметы домашнего скарба служили нескольким поколениям.
Первым, кто осознал потенциал потребительского рынка, был Генри Форд. Он задумал создать автомобиль, который стал бы предметом не элитарного, а массового потребления. Благодаря конвейерной сборке его “модель Т”, продававшаяся в 1900 году за 850 долларов, в 1920-м стоила всего 265 (по нынешнему курсу это примерно 2700 долларов) и собиралась за 93 минуты.
Другим фактором была электрификация Америки. Промышленность изобрела маленький электрический мотор, который стал основой электробытовых приборов – холодильника, пылесоса, стиральной и посудомоечной машин, фена для сушки волос. Но чтобы обеспечить массовый спрос, следовало повысить покупательную способность населения – все эти товары были дороговаты для кармана семьи со средними доходами. Так родилась идея потребительского кредита, благодаря которой в американском домашнем хозяйстве произошла революция, у людей завелись лишние деньги и исчезла профессия домашней прислуги.
После Второй мировой войны произошел новый социальный сдвиг колоссального масштаба – началась массовая застройка и продажа жилья населению. В 1944 году Конгресс принял Закон об обустройстве военнослужащих, который в обиходе получил название GI Bill – “Солдатский билль о правах”. Государство предоставило демобилизованным солдатам различные льготы и пособия, в том числе займы на образование и обзаведение жильем. Именно тогда в США появился настоящий многочисленный средний класс. Из 12 миллионов вернувшихся с полей сражений мужчин и женщин не менее восьми воспользовались займом на образование. Люди “от сохи”, не смевшие и мечтать о таком повороте в жизни, стали юристами, врачами, инженерами.
Так возникло общество потребления. Сегодня потребительский рынок составляет львиную долю экономики США, а индекс доверия потребителя (CCI) – важнейший показатель ее состояния. Поскольку спрос нуждается в постоянном стимулировании, структура потребления постепенно деформировалась. С удовлетворением жизненных нужд потребительская корзина американцев имеет сегодня мало общего. Непропорционально много места в ней занимают товары и услуги излишние, без которых вполне можно обойтись.
Например, мелкая электроника – то, что по-английски называется gadgets, а по-русски – причиндалы, прибамбасы. От такого потребителя, как я, американской экономике корысти мало, верхнее платье у меня и то не снашивается, но и я был вынужден завести мобильный телефон, потому что с вашингтонских улиц исчезли телефоны-автоматы. Мобильник у меня самый простой, с минимальным набором функций, потому что все дополнительные функции лишь дублируют возможности компьютера, телевизора, радиоприемника и других электробытовых приборов. Но есть люди, которым зачем-то нужен швейцарский армейский нож с пятьюдесятью лезвиями, и когда появляется новая модель с 51 лезвием, они немедленно им обзаводятся. Однажды в магазине кухонной утвари я изумленно любовался квадратной ложкой для мороженого – она кладет мороженое не шариками, а кубиками. А машинка для вынимания косточек из вишни? А прикручивающийся к столу никелированный стационарный штопор, больше похожий на автомобильный домкрат? В любом американском магазине множество приборов, приспособлений и инструментов, о существовании и о назначении которых покупатель не догадывается, покуда не увидит их воочию и не прочтет пояснительную табличку.
Толпа, ворвавшаяся в магазин и по дороге раздавившая привратника, состояла из потребителей, которым все равно что урвать, лишь бы по дешевке – они хватали не необходимые вещи, а что подвернется под руку. Если выяснится, что товар совсем ни для чего не нужен, его можно подарить или продать на онлайн-аукционе eBay.
Именно такой потребитель стал в конечном счете причиной финансового кризиса в США. На что рассчитывал несостоятельный заемщик? Поскольку цены на недвижимость все время росли, его дом постоянно дорожал. Он мог продать его, вернуть долг банку и остаться с прибылью. Он также мог рефинансировать свой кредит, то есть изменить условия договора в сторону уменьшения ежемесячного платежа. Семья жила в доме как внутри гигантского банкомата. Это не могло продолжаться вечно.
То, что произошло с американской финансовой системой, принято называть английским словом meltdown – “плавление” или “неуправляемый распад”. Это аналогия с неуправляемым процессом плавления в сердцевине ядерного реактора. Многие все еще надеются, что жизнь войдет в прежнюю колею. Но у многих других иллюзии развеялись. Каким будет этот дивный новый мир, сегодня не знает никто. Но уже возникло отрезвляющее чувство наподобие того, какое испытывает героиня романа Лорен Вайсбергер “Дьявол носит Prada” на парижском дефиле: “В этом безграничном море эксцентрики мне больше всего запомнились собственные физические страдания. Высокие ботинки от Шанель, которые Джоселин любовно подобрала к обтягивающему кашемировому свитеру и шифоновой юбке, сдавливали мои ступни подобно “испанскому сапогу”. От выпитого накануне и от переживаний раскалывалась голова. К горлу волнами подступала тошнота. Я стояла у дальней стены зала – вместе с мелкой репортерской сошкой и вообще со всеми, кто не удостоился сидячих мест. Одним глазом я поглядывала на Миранду, другим – искала, где при необходимости можно более или менее незаметно проблеваться”.
По материалам www.nrs.com
